shipreck_s (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
shipreck_s) wrote2018-08-01 05:12 pm
shipreck_s) wrote2018-08-01 05:12 pm
Совдеповской флотофилии псто
Второй корабль серии, «Адмирал флота Касатонов», сейчас проходит испытания. Еще два находятся на стапелях.
Назвать корабль в честь "сумашедшего с бритвой" - это сильный ход. Как вы яхту назовете...
Ниже - отрывок из "Возвращенных бездной", посвященный персонажу лично.
1967 год вошел в историю нашего флота как отчетный. Флот отчитывался за все то, что он натворил с того момента, как на балтийском крейсере, стоявшем на якоре у Николаевского моста в Петрограде, кто-то нечаянно выстрелил из бакового 6-дюймового орудия неизвестно куда. Правда, гул после этого выстрела стоял еще три четверти века, покамест не был заглушен грохотом танковых пушек на Горбатом мосту в Москве, и стало могильно тихо.
Так вот, накануне того юбилейного года на всех флотах проводились отчетные учения. Проводилось оно и на Северном флоте. Поскольку Североморск гораздо ближе от Москвы, чем Владивосток, то руководить учением флота прибыл столичный адмирал, известный своей непредсказуемостью, а посему известный под псевдонимом “Сумасшедший с бритвой”. “Сумасшедший” - потому, что никто не мог предугадать, что он выкинет в следующий момент, а “с бритвой” — потому, что последствия его неадекватного поведения часто носили острый характер.
Учение планировалось провести с обозначенными силами. В составе этих сил оказалась и легендарная ракетная атомная подводная лодка “К-19”, честь командовать которой в то время выпала вашему покорному слуге. Тогда кораблю была поставлена задача раздуться до размеров американского подводного ракетоносца и, изображая его, условно нанести ядерный удар по “красным” из района огневых позиций, расположенного в Гренландском море. Принять обличье американской подводной лодки не составило большого труда, так как, начиная уже с 1959 года, сам Главком ВМФ называл “Девятнадцатую”: “Мой „Джорж Вашингтон"”. Соревнование такого рода нашего Главкома с флотом США приводило нас в восторг, поскольку напоминало соревнование людоедки Эллочки с супругой миллионера Вандербильта, описанное в известном романе. Вооруженные крылатыми ракетами подводные лодки, которые в обиходе именовались “раскладушками”, он гордо называл: “Мои авианосцы”. Богатое было воображение у человека.
Сложнее было занять огневую позицию в Гренландском море. Туда надо было еще дойти. То, что нам будут оказывать “противодействие” наши противолодочные силы, в расчет можно было не принимать, так как они уже много лет не могли этого себе позволить по техническим причинам. А сложность заключалась в том, что на подводной лодке из трех штатных компрессоров в строю был только один, который использовался исключительно на пополнение неснижаемого запаса воздуха высокого давления. Кроме того, в формулярах каждого из обоих дизель-генераторов, использовавшихся как вспомогательная энергоустановка и средство продувания главного балласта выхлопными газами, имелась редкая по двусмысленности запись, скрепленная подписью ответственного лица Технического управления флота. Она гласила: “Дизель исправен. Категорически запрещается его дальнейшая эксплуатация”. Эта запись позволяла, во-первых, считать подводную лодку “К-19” боеготовой и не выводить ее из первой (высшей) линии готовности, во-вторых, снять с себя (Техупра) всякую ответственность за возможные неблагоприятные последствия в случае, если дизели будут запущены. Когда я поинтересовался у Эрлена Фомича, флагманского механика эскадры подводных лодок, какими могут оказаться последствия, если дизели придется все-таки запустить, он очень образно заметил, что при приеме на них нагрузки поршни дизелей могут разлететься, “как воробьи в сарае”, и порекомендовал не делать этого.
Когда подготовка к выходу на учение была почти закончена, мы получили известие о том, что завтра нашу готовность будет проверять Сам Руководитель учения. Сразу стало понятно, к чему следует готовиться. Старанием старпома Юры Бекетова экипаж был организован и подвигнут не на самую приятную из повседневных флотских работ. Большая приборка не заняла много времени, поскольку порядок поддерживался постоянно, но чтобы трюм был убран под ветошь, а отпотевание сушилось ежечасно, такого еще не было. Осмотр лодки придал всем уверенность в грядущем успехе. Ни до этого, ни после мне не приходилось видеть такого порядка и такой чистоты на подводных лодках. Спать отправились довольные.
Лишь только забрезжил рассвет, все было готово к смотру. Экипаж разместился по своим отсекам в ожидании высокого начальства. Следует сказать, что мы стояли в Сайда-губе у первого причала правым бортом. Левым бортом с другой стороны причала была ошвартована родственная нам по проекту и “по крови” подводная лодка “К-40” под доблестным командованием Алексея Дубивки. Лодка готовилась идти в далекий и славный беломорский порт Северодвинск на ремонт, а посему загружалась всем, чем могла, ибо шла надолго, а гнать потом туда разные необходимые грузы железной дорогой - себе дороже. Поэтому семейные офицеры и сверхсрочники грузили и свой домашний скарб. Чего тут только не было! Основными объемами, позволявшими разместить все это барахло, конечно, были ракетные шахты, из которых предусмотрительно выгрузили баллистические ракеты. Туда и посыпались тазы, узлы, мебель, чемоданы, детские коляски, абажуры и многое-многое другое. Все подобное размещалось и в отсеках так, чтобы только не мешать управлению кораблем. Погрузка близилась к завершению, когда на причал поступило известие, что Сам прибыл в штаб эскадры и всем быть на местах. Началось характерное для нашего флота, да, наверное, и для любого из флотов мира тягостное ожидание высокого начальства.
Неумолимое время приблизилось вплотную к моменту, когда на кораблях Северного флота зазвучала команда к обеду и нам высочайше было разрешено отправиться в береговую столовую. Зная непредсказуемость поведения проверяющего, мы с Лешей Дубивко решили все-таки остаться на своих кораблях, так как в создавшейся обстановке неопределенности трудно было найти более подходящее место. И мы не ошиблись! Как только за выступом одной из многочисленных скал побережья скрылись колонны наших экипажей, идущих в столовую, к причалу подъехали черные лимузины и из них высыпали адмиралы и офицеры штаба флота. Возглавляемая Руководителем учения группа направилась на причал. Я и Леша поднялись на палубы своих кораблей. Подойдя к корабельным сходням, группа остановилась. Командир эскадры Яков Николаевич Глоба что-то докладывал Руководителю, но тот его слушал плохо. Жестом, достойным руки адмирала Джеллико, двинувшего Гранд Флит на Императорский Флот Открытого Моря, Руководитель указал налево. Попытка Глобы что-то объяснить не имела успеха. Руководитель, а за ним вся его хорошо выкормленная свита, ринулись по сходне на борт ни в чем не повинной “Сороковой”, где были встречены ее командиром и препровождены им вовнутрь.
Как позже рассказывал сам Леша Дубивко, московский адмирал и не собирался подниматься к нему на борт, просто он уже стал забывать, где право, а где лево. В силу этого, когда ему сказали, что “Девятнадцатая” стоит справа, он протянул руку налево, а “отменить” этот жест никак не мог, потому что тогда его просто стали бы считать нерешительным военачальником. Как только проверяющие спустились вниз и увидели “интерьер с мебелью”, раздался страшный рев. Может быть, когда-нибудь Дубивко напишет на эту тему сценарий для полнометражного фильма, но позже в разговоре с нами он был неестественно лаконичен. Нам на “Девятнадцатой”, как мы потом догадывались, повезло: основной “пар в свисток” ушел на борту соседки. Когда Сам выскочил на верхнюю палубу, он не стал дожидаться остальных и ринулся на борт “Девятнадцатой”.
Далее все происходило в соответствии с Корабельным уставом ВМФ. Руководитель не переставал демонстрировать свои решительность, целеустремленность и энергию. Едва выслушав доклад командира лодки о готовности к смотру, он низринулся в центральный пост, где его, тоже по уставу, встретила лодочная дежурно-вахтенная служба. Далее он стремительно прошел в носовой торпедный отсек и приказал открыть заднюю крышку одного из торпедных аппаратов. Крышку аппарата тут же отдраили и, тоже по уставу, осветили внутреннее пространство торпедной трубы. В трубе размещалась боевая торпеда. Она была слегка смазана консистентной смазкой. Проверяющий оторопел - все делалось по уставу! Видимо, поэтому он сгоряча сунул руку в торпедный аппарат и провел указательным пальцем по перу руля торпеды. Перст тут же покрылся тонким слоем смазки цвета разливного пива. Повернувшись к свите, адмирал показал палец, подняв его вверх. Свитские закачали головами и что-то зачмокали. Ничего не понимающий в происходящем матрос-торпедист из состава вахты немедленно, тоже по уставу, подал проверяющему кусок чистой ветоши, которую иногда использовали в качестве подворотничков даже господа офицеры, и помог ему протереть палец столь быстро, что теперь и проверяющий тоже ничего не успел сообразить. Получилось так, что никто ничего не понял и инцидент был исчерпан.
А смотр продолжался. Энергично шагнув через комингс переборочного люка во второй отсек, Руководитель потребовал показать ему какую-нибудь офицерскую каюту. Вот тут у меня сердце рухнуло вниз. Если вы когда-нибудь видели офицерскую каюту на подводной лодке, даже такой большой, как “Девятнадцатая”, то вы поймете меня. Правда, вчера, когда мы со старпомом обходили корабль, все было в полном порядке. Но я твердо знал, что в офицерских каютах, как только их покидают хозяева, сразу происходит что-то загадочное: скомканные одеяла ложатся на серые простыни, по полкам вперемешку рассыпаются книги, принадлежности для бритья, недоеденные сухари из аварийного запаса и другие аксессуары быта, не говоря уж о том, что в одежных шкафчиках и выдвижных ящиках происходит механическое перемешивание содержимого.
Все заглянули в двери первой попавшейся каюты. Даже видавшие виды проверяющие ахнули. Я тоже не поверил своим глазам. В четырехместной офицерской каюте все койки были заправлены “кирпичиком”! Это когда все то, что на флоте называется постельными принадлежностями, собирается в аккуратный плоский параллелепипед, ребра которого тщательно закусываются зубами владельца по всему периметру. Наволочки на подушках и отвернутые на одеяла края простыней поражали своей ослепительной белизной. Книги расставлены на полках по ранжиру, умывальные принадлежности и бритвенные приборы разложены по своим ячейкам, комплекты одежды старательно сложены в шкафчиках, обгрызенными сухарями и не пахнет...
Адмирал расстроился настолько, что другие каюты даже не стал смотреть. Он стремительно прошел в центральный пост, задал вахтенному невразумительный вопрос; не отреагировал, получив такой же, но уставной ответ, и спустился в трюм.
Все шло хорошо. Выкрашенный суриком трюм алел, сверкал и переливался в лучах стационарного и переносного освещения. Краска лежала ровно и удручала своей однотонностью и отсутствием масляных пятен и подтеков. По недостатку влаги трюм центрального поста мог спокойно конкурировать с пустыней Руб-эль-Хали. Зачарованные этой красотой, совсем затихли верные сопровождающие. Живи на лодках другие существа, кроме людей, то в этот момент можно было бы услышать, как пролетела муха.
Тишину разорвал рев: “Что это такое?” Ревел Сам. Ревел и указывал своим перстом куда-то вниз. Естественно, все взоры устремились туда, куда уперся палец указующего. Квалифицированное большинство, как всегда, ничего не понимало. Я лихорадочно сканировал подполье. Вопрос обращен ко мне. Ничего не вижу. Что делать? Ведь надо что-то отвечать. Это потом, когда опыт начал переливать через край, я научился, не задумываясь, правильно отвечать на любые вопросы, но тогда мне нужно было увидеть “это”. Рев повторился. То же содержание, но возросли децибелы. И тут я увидел “это”: маленький, величиной с ноготь взрослого человека, клочок бумаги. Он спокойно лежал на поверхности обечайки и даже чуть-чуть трепетал, потому что было сухо, а работавшие вентиляторы шевелили трюмную атмосферу. И я ответил: “Это бумажка”.
Считается, что на флоте первостепенное значение имеют факты. “Пишем, что видим. Чего не видим, того не пишем” - непреложное правило мореплавателей всех времен позволило им в сравнительно короткие сроки освоить такую непростую стихию, как море. Так нас учили везде, где бы мы ни учились. Но не тут-то было.
Рев стал оглушающим: “Я не спрашиваю Вас, что это такое! Что это такое?!” Сзади кто-то из поднаторевших в распознавании фактов и явлений такими, какими их видит начальство, дергал меня за рукав куртки, искренне пытаясь помочь в создавшемся положении, и, видимо, подсказывая, что я отвечаю не то. Не зная, что же отвечать на поставленный вопрос и руководствуясь начальной частью адмиральской тирады, я замолк. Реакция проверяющего не заставила себя ждать.
Не спеша все вылезли из трюма в центральный пост. На лице главного адмирала царило умиротворение. Корабль тут же был признан не готовым к участию в учении, поскольку в трюме непорядок и грязь, а команда и командир не видят этого и занимаются попустительством. Снижения боевой готовности на флоте не состоялось! Было дано два дня на устранение выявленных недостатков и проведение повторной проверки.
И тут случилось то, что должно было случиться.
Развернувшись налево кругом, Руководитель энергично шагнул к трапу, что ведет из центрального поста в боевую рубку, очень похожему на переносную лестницу электромонтера, только металлическую. Совершенно вертикальный трап находился почти в самой середине отсека. Подходы к нему свободны как с одной, так и с другой его стороны. Своей верхней частью трап вплотную крепился к внутренней поверхности комингса нижнего рубочного люка, и выйти из отсека можно, только поднимаясь по той из сторон трапа, которая вела в проем люка. Эту сторону надо было знать или, по крайней мере, определить, подняв голову. Ну, а поскольку демонстрация решительности продолжалась, к трапу адмирал подошел не с той стороны и ринулся наверх.
Никто ничего не успел сделать. Раздался звук, похожий на тот, который издает лагун, если по нему садануть дубовой веселкой. Это могло значить только то, что Руководитель не попал в проем люка, а врезался головой в один из бачков с аварийным запасом продовольствия, которые на подводных лодках принято размещать на подволоке или, по-штатскому, на потолке.
Сначала вниз упала расшитая золотом адмиральская фуражка. Ее успели поймать. Как стало понятно позже, она смягчила удар адмиральской головы и корпус лодки его выдержал. Затем, еще не понимая, что произошло, а поэтому неспешно, спустился Сам. Я ожидал смертельного разноса, потому что после такого удара трудно было надеяться на то, что уцелеет хотя бы одна из ступеней предохранения у взрывателя человеческих эмоций. Но я ошибся. И в этом случае адмирал остался верен себе: он повел себя непредсказуемо. Он молча подошел ко мне и тихо спросил, нет ли у него под глазом синяка. Осмотрев оба его глаза, я сказал, что видимых изменений не произошло. Тогда он повернулся, подошел к трапу, зачем-то посмотрел наверх, шаг за шагом поднялся на верхнюю палубу, ступил на сходню и был препровожден на берег в полном соответствии с Корабельным уставом ВМФ.
История закончилась несколько позже.
Когда на обеде у командира эскадры вместо любимого Руководителем коньяка было подано сухое вино, он отказался от обеда. Тут же он сел на разъездной катер, ушел в Ура-губу на эскадру адмирала Ивана Кабанова, где отужинал с коньяком и лег спать.
Наутро несколько неприятных минут пришлось пережить Кабанову. Войдя к Самому с докладом, первое, что он увидел, был изжелта-фиолетовый синяк, закрывавший один глаз гостя. Очевидно, процесс посинения развивался ночью, потому что накануне ничего подобного не было. Как потом рассказывал Кабанов, он обмер, представив себе, что ночью Руководитель подрался-таки с кем-то из его подвыпивших офицеров и получил сдачи. Сомнения рассеял сам потерпевший: “Не бойся, это не ты. Это Глоба меня так разрисовал”, — пожаловался он.
В субботу, через два дня, когда все высокопоставленные участники учения, вплоть до командиров кораблей, собрались в штабе флота на заслушивание решений командиров группировок, в зал ворвался Сам Руководитель учения. Он излучал энергию, решительность и непредсказуемость. Как индооке-анский тайфун, адмирал устремился на председательское место, занял его и повел нас к победе.
Его правый глаз скрывала черная повязка, отчего он смахивал на воплощение Билли Бонса, и мне показалось, что сейчас в зал влетит попугай, сядет на черное плечо пирата и закричит дурным голосом: “Пиастры! Пиастры!..”
На душе стало светло и весело. В сердце не осталось и тени от недобрых ожиданий. Все оказались людьми.
Учение прошло нормально. Мы сумели выйти из базы, погрузились, беспрепятственно прошли в Гренландское море, откуда условно нанесли ракетно-ядерный удар по условному противнику. Правда, когда вернулись к родным берегам, всплывать пришлось “по-американски”*, а продувать главный балласт воздухом с базы.
Что же касается повторной проверки, то про нее просто забыли.
Назвать корабль в честь "сумашедшего с бритвой" - это сильный ход. Как вы яхту назовете...
Ниже - отрывок из "Возвращенных бездной", посвященный персонажу лично.
1967 год вошел в историю нашего флота как отчетный. Флот отчитывался за все то, что он натворил с того момента, как на балтийском крейсере, стоявшем на якоре у Николаевского моста в Петрограде, кто-то нечаянно выстрелил из бакового 6-дюймового орудия неизвестно куда. Правда, гул после этого выстрела стоял еще три четверти века, покамест не был заглушен грохотом танковых пушек на Горбатом мосту в Москве, и стало могильно тихо.
Так вот, накануне того юбилейного года на всех флотах проводились отчетные учения. Проводилось оно и на Северном флоте. Поскольку Североморск гораздо ближе от Москвы, чем Владивосток, то руководить учением флота прибыл столичный адмирал, известный своей непредсказуемостью, а посему известный под псевдонимом “Сумасшедший с бритвой”. “Сумасшедший” - потому, что никто не мог предугадать, что он выкинет в следующий момент, а “с бритвой” — потому, что последствия его неадекватного поведения часто носили острый характер.
Учение планировалось провести с обозначенными силами. В составе этих сил оказалась и легендарная ракетная атомная подводная лодка “К-19”, честь командовать которой в то время выпала вашему покорному слуге. Тогда кораблю была поставлена задача раздуться до размеров американского подводного ракетоносца и, изображая его, условно нанести ядерный удар по “красным” из района огневых позиций, расположенного в Гренландском море. Принять обличье американской подводной лодки не составило большого труда, так как, начиная уже с 1959 года, сам Главком ВМФ называл “Девятнадцатую”: “Мой „Джорж Вашингтон"”. Соревнование такого рода нашего Главкома с флотом США приводило нас в восторг, поскольку напоминало соревнование людоедки Эллочки с супругой миллионера Вандербильта, описанное в известном романе. Вооруженные крылатыми ракетами подводные лодки, которые в обиходе именовались “раскладушками”, он гордо называл: “Мои авианосцы”. Богатое было воображение у человека.
Сложнее было занять огневую позицию в Гренландском море. Туда надо было еще дойти. То, что нам будут оказывать “противодействие” наши противолодочные силы, в расчет можно было не принимать, так как они уже много лет не могли этого себе позволить по техническим причинам. А сложность заключалась в том, что на подводной лодке из трех штатных компрессоров в строю был только один, который использовался исключительно на пополнение неснижаемого запаса воздуха высокого давления. Кроме того, в формулярах каждого из обоих дизель-генераторов, использовавшихся как вспомогательная энергоустановка и средство продувания главного балласта выхлопными газами, имелась редкая по двусмысленности запись, скрепленная подписью ответственного лица Технического управления флота. Она гласила: “Дизель исправен. Категорически запрещается его дальнейшая эксплуатация”. Эта запись позволяла, во-первых, считать подводную лодку “К-19” боеготовой и не выводить ее из первой (высшей) линии готовности, во-вторых, снять с себя (Техупра) всякую ответственность за возможные неблагоприятные последствия в случае, если дизели будут запущены. Когда я поинтересовался у Эрлена Фомича, флагманского механика эскадры подводных лодок, какими могут оказаться последствия, если дизели придется все-таки запустить, он очень образно заметил, что при приеме на них нагрузки поршни дизелей могут разлететься, “как воробьи в сарае”, и порекомендовал не делать этого.
Когда подготовка к выходу на учение была почти закончена, мы получили известие о том, что завтра нашу готовность будет проверять Сам Руководитель учения. Сразу стало понятно, к чему следует готовиться. Старанием старпома Юры Бекетова экипаж был организован и подвигнут не на самую приятную из повседневных флотских работ. Большая приборка не заняла много времени, поскольку порядок поддерживался постоянно, но чтобы трюм был убран под ветошь, а отпотевание сушилось ежечасно, такого еще не было. Осмотр лодки придал всем уверенность в грядущем успехе. Ни до этого, ни после мне не приходилось видеть такого порядка и такой чистоты на подводных лодках. Спать отправились довольные.
Лишь только забрезжил рассвет, все было готово к смотру. Экипаж разместился по своим отсекам в ожидании высокого начальства. Следует сказать, что мы стояли в Сайда-губе у первого причала правым бортом. Левым бортом с другой стороны причала была ошвартована родственная нам по проекту и “по крови” подводная лодка “К-40” под доблестным командованием Алексея Дубивки. Лодка готовилась идти в далекий и славный беломорский порт Северодвинск на ремонт, а посему загружалась всем, чем могла, ибо шла надолго, а гнать потом туда разные необходимые грузы железной дорогой - себе дороже. Поэтому семейные офицеры и сверхсрочники грузили и свой домашний скарб. Чего тут только не было! Основными объемами, позволявшими разместить все это барахло, конечно, были ракетные шахты, из которых предусмотрительно выгрузили баллистические ракеты. Туда и посыпались тазы, узлы, мебель, чемоданы, детские коляски, абажуры и многое-многое другое. Все подобное размещалось и в отсеках так, чтобы только не мешать управлению кораблем. Погрузка близилась к завершению, когда на причал поступило известие, что Сам прибыл в штаб эскадры и всем быть на местах. Началось характерное для нашего флота, да, наверное, и для любого из флотов мира тягостное ожидание высокого начальства.
Неумолимое время приблизилось вплотную к моменту, когда на кораблях Северного флота зазвучала команда к обеду и нам высочайше было разрешено отправиться в береговую столовую. Зная непредсказуемость поведения проверяющего, мы с Лешей Дубивко решили все-таки остаться на своих кораблях, так как в создавшейся обстановке неопределенности трудно было найти более подходящее место. И мы не ошиблись! Как только за выступом одной из многочисленных скал побережья скрылись колонны наших экипажей, идущих в столовую, к причалу подъехали черные лимузины и из них высыпали адмиралы и офицеры штаба флота. Возглавляемая Руководителем учения группа направилась на причал. Я и Леша поднялись на палубы своих кораблей. Подойдя к корабельным сходням, группа остановилась. Командир эскадры Яков Николаевич Глоба что-то докладывал Руководителю, но тот его слушал плохо. Жестом, достойным руки адмирала Джеллико, двинувшего Гранд Флит на Императорский Флот Открытого Моря, Руководитель указал налево. Попытка Глобы что-то объяснить не имела успеха. Руководитель, а за ним вся его хорошо выкормленная свита, ринулись по сходне на борт ни в чем не повинной “Сороковой”, где были встречены ее командиром и препровождены им вовнутрь.
Как позже рассказывал сам Леша Дубивко, московский адмирал и не собирался подниматься к нему на борт, просто он уже стал забывать, где право, а где лево. В силу этого, когда ему сказали, что “Девятнадцатая” стоит справа, он протянул руку налево, а “отменить” этот жест никак не мог, потому что тогда его просто стали бы считать нерешительным военачальником. Как только проверяющие спустились вниз и увидели “интерьер с мебелью”, раздался страшный рев. Может быть, когда-нибудь Дубивко напишет на эту тему сценарий для полнометражного фильма, но позже в разговоре с нами он был неестественно лаконичен. Нам на “Девятнадцатой”, как мы потом догадывались, повезло: основной “пар в свисток” ушел на борту соседки. Когда Сам выскочил на верхнюю палубу, он не стал дожидаться остальных и ринулся на борт “Девятнадцатой”.
Далее все происходило в соответствии с Корабельным уставом ВМФ. Руководитель не переставал демонстрировать свои решительность, целеустремленность и энергию. Едва выслушав доклад командира лодки о готовности к смотру, он низринулся в центральный пост, где его, тоже по уставу, встретила лодочная дежурно-вахтенная служба. Далее он стремительно прошел в носовой торпедный отсек и приказал открыть заднюю крышку одного из торпедных аппаратов. Крышку аппарата тут же отдраили и, тоже по уставу, осветили внутреннее пространство торпедной трубы. В трубе размещалась боевая торпеда. Она была слегка смазана консистентной смазкой. Проверяющий оторопел - все делалось по уставу! Видимо, поэтому он сгоряча сунул руку в торпедный аппарат и провел указательным пальцем по перу руля торпеды. Перст тут же покрылся тонким слоем смазки цвета разливного пива. Повернувшись к свите, адмирал показал палец, подняв его вверх. Свитские закачали головами и что-то зачмокали. Ничего не понимающий в происходящем матрос-торпедист из состава вахты немедленно, тоже по уставу, подал проверяющему кусок чистой ветоши, которую иногда использовали в качестве подворотничков даже господа офицеры, и помог ему протереть палец столь быстро, что теперь и проверяющий тоже ничего не успел сообразить. Получилось так, что никто ничего не понял и инцидент был исчерпан.
А смотр продолжался. Энергично шагнув через комингс переборочного люка во второй отсек, Руководитель потребовал показать ему какую-нибудь офицерскую каюту. Вот тут у меня сердце рухнуло вниз. Если вы когда-нибудь видели офицерскую каюту на подводной лодке, даже такой большой, как “Девятнадцатая”, то вы поймете меня. Правда, вчера, когда мы со старпомом обходили корабль, все было в полном порядке. Но я твердо знал, что в офицерских каютах, как только их покидают хозяева, сразу происходит что-то загадочное: скомканные одеяла ложатся на серые простыни, по полкам вперемешку рассыпаются книги, принадлежности для бритья, недоеденные сухари из аварийного запаса и другие аксессуары быта, не говоря уж о том, что в одежных шкафчиках и выдвижных ящиках происходит механическое перемешивание содержимого.
Все заглянули в двери первой попавшейся каюты. Даже видавшие виды проверяющие ахнули. Я тоже не поверил своим глазам. В четырехместной офицерской каюте все койки были заправлены “кирпичиком”! Это когда все то, что на флоте называется постельными принадлежностями, собирается в аккуратный плоский параллелепипед, ребра которого тщательно закусываются зубами владельца по всему периметру. Наволочки на подушках и отвернутые на одеяла края простыней поражали своей ослепительной белизной. Книги расставлены на полках по ранжиру, умывальные принадлежности и бритвенные приборы разложены по своим ячейкам, комплекты одежды старательно сложены в шкафчиках, обгрызенными сухарями и не пахнет...
Адмирал расстроился настолько, что другие каюты даже не стал смотреть. Он стремительно прошел в центральный пост, задал вахтенному невразумительный вопрос; не отреагировал, получив такой же, но уставной ответ, и спустился в трюм.
Все шло хорошо. Выкрашенный суриком трюм алел, сверкал и переливался в лучах стационарного и переносного освещения. Краска лежала ровно и удручала своей однотонностью и отсутствием масляных пятен и подтеков. По недостатку влаги трюм центрального поста мог спокойно конкурировать с пустыней Руб-эль-Хали. Зачарованные этой красотой, совсем затихли верные сопровождающие. Живи на лодках другие существа, кроме людей, то в этот момент можно было бы услышать, как пролетела муха.
Тишину разорвал рев: “Что это такое?” Ревел Сам. Ревел и указывал своим перстом куда-то вниз. Естественно, все взоры устремились туда, куда уперся палец указующего. Квалифицированное большинство, как всегда, ничего не понимало. Я лихорадочно сканировал подполье. Вопрос обращен ко мне. Ничего не вижу. Что делать? Ведь надо что-то отвечать. Это потом, когда опыт начал переливать через край, я научился, не задумываясь, правильно отвечать на любые вопросы, но тогда мне нужно было увидеть “это”. Рев повторился. То же содержание, но возросли децибелы. И тут я увидел “это”: маленький, величиной с ноготь взрослого человека, клочок бумаги. Он спокойно лежал на поверхности обечайки и даже чуть-чуть трепетал, потому что было сухо, а работавшие вентиляторы шевелили трюмную атмосферу. И я ответил: “Это бумажка”.
Считается, что на флоте первостепенное значение имеют факты. “Пишем, что видим. Чего не видим, того не пишем” - непреложное правило мореплавателей всех времен позволило им в сравнительно короткие сроки освоить такую непростую стихию, как море. Так нас учили везде, где бы мы ни учились. Но не тут-то было.
Рев стал оглушающим: “Я не спрашиваю Вас, что это такое! Что это такое?!” Сзади кто-то из поднаторевших в распознавании фактов и явлений такими, какими их видит начальство, дергал меня за рукав куртки, искренне пытаясь помочь в создавшемся положении, и, видимо, подсказывая, что я отвечаю не то. Не зная, что же отвечать на поставленный вопрос и руководствуясь начальной частью адмиральской тирады, я замолк. Реакция проверяющего не заставила себя ждать.
Не спеша все вылезли из трюма в центральный пост. На лице главного адмирала царило умиротворение. Корабль тут же был признан не готовым к участию в учении, поскольку в трюме непорядок и грязь, а команда и командир не видят этого и занимаются попустительством. Снижения боевой готовности на флоте не состоялось! Было дано два дня на устранение выявленных недостатков и проведение повторной проверки.
И тут случилось то, что должно было случиться.
Развернувшись налево кругом, Руководитель энергично шагнул к трапу, что ведет из центрального поста в боевую рубку, очень похожему на переносную лестницу электромонтера, только металлическую. Совершенно вертикальный трап находился почти в самой середине отсека. Подходы к нему свободны как с одной, так и с другой его стороны. Своей верхней частью трап вплотную крепился к внутренней поверхности комингса нижнего рубочного люка, и выйти из отсека можно, только поднимаясь по той из сторон трапа, которая вела в проем люка. Эту сторону надо было знать или, по крайней мере, определить, подняв голову. Ну, а поскольку демонстрация решительности продолжалась, к трапу адмирал подошел не с той стороны и ринулся наверх.
Никто ничего не успел сделать. Раздался звук, похожий на тот, который издает лагун, если по нему садануть дубовой веселкой. Это могло значить только то, что Руководитель не попал в проем люка, а врезался головой в один из бачков с аварийным запасом продовольствия, которые на подводных лодках принято размещать на подволоке или, по-штатскому, на потолке.
Сначала вниз упала расшитая золотом адмиральская фуражка. Ее успели поймать. Как стало понятно позже, она смягчила удар адмиральской головы и корпус лодки его выдержал. Затем, еще не понимая, что произошло, а поэтому неспешно, спустился Сам. Я ожидал смертельного разноса, потому что после такого удара трудно было надеяться на то, что уцелеет хотя бы одна из ступеней предохранения у взрывателя человеческих эмоций. Но я ошибся. И в этом случае адмирал остался верен себе: он повел себя непредсказуемо. Он молча подошел ко мне и тихо спросил, нет ли у него под глазом синяка. Осмотрев оба его глаза, я сказал, что видимых изменений не произошло. Тогда он повернулся, подошел к трапу, зачем-то посмотрел наверх, шаг за шагом поднялся на верхнюю палубу, ступил на сходню и был препровожден на берег в полном соответствии с Корабельным уставом ВМФ.
История закончилась несколько позже.
Когда на обеде у командира эскадры вместо любимого Руководителем коньяка было подано сухое вино, он отказался от обеда. Тут же он сел на разъездной катер, ушел в Ура-губу на эскадру адмирала Ивана Кабанова, где отужинал с коньяком и лег спать.
Наутро несколько неприятных минут пришлось пережить Кабанову. Войдя к Самому с докладом, первое, что он увидел, был изжелта-фиолетовый синяк, закрывавший один глаз гостя. Очевидно, процесс посинения развивался ночью, потому что накануне ничего подобного не было. Как потом рассказывал Кабанов, он обмер, представив себе, что ночью Руководитель подрался-таки с кем-то из его подвыпивших офицеров и получил сдачи. Сомнения рассеял сам потерпевший: “Не бойся, это не ты. Это Глоба меня так разрисовал”, — пожаловался он.
В субботу, через два дня, когда все высокопоставленные участники учения, вплоть до командиров кораблей, собрались в штабе флота на заслушивание решений командиров группировок, в зал ворвался Сам Руководитель учения. Он излучал энергию, решительность и непредсказуемость. Как индооке-анский тайфун, адмирал устремился на председательское место, занял его и повел нас к победе.
Его правый глаз скрывала черная повязка, отчего он смахивал на воплощение Билли Бонса, и мне показалось, что сейчас в зал влетит попугай, сядет на черное плечо пирата и закричит дурным голосом: “Пиастры! Пиастры!..”
На душе стало светло и весело. В сердце не осталось и тени от недобрых ожиданий. Все оказались людьми.
Учение прошло нормально. Мы сумели выйти из базы, погрузились, беспрепятственно прошли в Гренландское море, откуда условно нанесли ракетно-ядерный удар по условному противнику. Правда, когда вернулись к родным берегам, всплывать пришлось “по-американски”*, а продувать главный балласт воздухом с базы.
Что же касается повторной проверки, то про нее просто забыли.